О нравственном превосходстве

«Савелов вводил немца.
- Обер-лейтенант Тиль! — отчеканил немец, откинув назад белокурую голову.
Высокий, с непокрытыми волнистыми белокурыми волосами. Настоящий ариец… Он был очень красив и молод и весь непонятно свежий… Я заметила его ногти, выпуклые, с крупными лунками, тщательно обработанные, несмотря на тяжелый быт передовой, на все невзгоды Восточного фронта. И потихоньку убрала свои руки со стола.
- Вы добровольно сдались в плен вместе с вашими солдатами?
- Мы отражали атаки русских в течении двух часов. Когда стало ясно, что наши доты отрезаны, я отдал приказ кончить сопротивление и сдаться…
- Это ведь во времена вашего Старого Фрица* война велась на истощение противника… А сейчас, когда Гитлер ведет войну на истребление, попасть в плен…
- В отношении Фридриха Великого это однобокое суждение, — сухо сказал обер-лейтенант. — Он предвосхитил тактику Наполеона, и он первый применил с великолепным успехом военные операции на уничтожение…»
Допрашивающей переводчице хочется сказать: «Прусская армия настаивает на приоритете в ведении войны на истребление? Что ж, пожалуйста». Но это «обвинение» явно не подействует на обер-лейтенанта. Он с трудом понимает, «чего я добиваюсь от него.
- Война есть война, — сказал наконец».
Далее разведка пытается «использовать немца: подсоединиться к их рации, чтобы он своим немецким, неподдельным, офицерским голосом передавал им ложные команды и сведения». Но обер-лейтенант категорически отказывается, хотя офицер разведки уже расстегивает кобуру револьвера.
«Запавшие синие глаза Тиля смотрели глухо, затравленно…
- Я не хотел бы ожесточать господ русских офицеров, но иначе не могу поступить… — выдавил он».
Помимо прочего, это означает, что, даже сдаваясь в плен, враги тогда, в 1942-м, были уверены в своей правоте и в конечной победе. Вот обер-лейтенанта Тиля ведут по сожженной его сотоварищами деревне. «У дотлевающих головешек убиваются, бранятся, греются бабы. Одна пестрая оборванная баба ринулась наперерез, с маху ткнулась кулаком в грудь Тиля, трясется, вопит, в глазах слезы ярости. Осатанело плюнула ему в лицо.
Он только дернул головой и пошел дальше, не утираясь».
Но один раз все-таки вроде бы что-то сдвинулось в этом «арийце». Изба в деревне Лысково, куда привели обер-лейтенанта.
«Хозяйка в измызганной кофтенке сидела притихшая напротив немца, приглядываясь к нему, скрестив руки на груди, сжав тощие плечики, покачиваясь, шмыгая носом». Затем она «сходила за печь, вынесла свою миску с остывшей давно пшенной кашей, поставила на стол и пододвинула миску немцу:
- Ты вон на, поешь,- И, скомкав горсткой пальцев губы, заплакала.
- Послушайте,- всполошенно сказал Тиль.- Чего эта старуха плачет?
- Не знаю… Он немного поел.
- Если можно…- Он взволнованно провел рукой по волнистым расчесанным волосам и стойко сказал: — Если это можно, я предпочел бы правду. Меня расстреляют?
- С чего вы? Тетенька, вы вот плачете, вы немца пожалели и испугали насмерть.
Старуха всхлипнула, высморкалась в конец головного платка.
- Не его. Не-ет. Мне его мать жалко. Она его родила, выхаживала, вырастила такого королевича, в свет отправила. Людям и себе на мученье».
Через некоторое время переводчица спрашивает обер-лейтенанта:
«- Вот у вас на пряжке выбито: «С нами Бог»…
- Да-да, Так принято в вермахте.
- Но ведь Гитлер назвал христианское учение бесхребетным, непригодным для немцев…
- Ну это — традиция. Девиз, если хотите…
- Уж если с кем Бог, так это знаете с кем? С той старухой хозяйкой, что пожалела вас или вашу мать, уж не знаю кого.
- О, старая матка! — с чувством сказал он, едва дав мне договорить.- Это так удивительно… Русская душа…
Бедная причитавшая над ним старуха, оплакав его, отдав ему свою кашу, ошеломила его. Как знать, может и у него есть святая святых, неведомое ему самому… Прежде, до плена, он просто не заметил бы, что эта старуха — живой человек.
Бабу, с ненавистью и отчаянием плюнувшую ему в лицо, мы обходили в нашем теологическом разговоре, хотя и у нее русская, не безбожная душа».
Впрочем, ошеломленность обер-лейтенанта — временное состояние;
«…мне-то казалось, в нем что-то сдвинулось. Нет, все при нем — незыблемый пласт стройных, крепко связанных между собой понятий. Не отягощенный сомнениями, он всякий раз определенно знает, как ему быть»,

<!--QuoteBegin--><!--QuoteEBegin-->
«- Вот что, пусть он идет. Пусть идет!.. Мы-то ему ничего плохого — пусть идет, покажется им — мы ж его пальцем не тронули, пусть глядят. Переводи! И чтоб передал им; пусть сдаются, а то мы их, гадов, перебьем.- И, ярясь от воодушевления, хрипло; — И чтоб знали! Чтоб зарубили себе! Мы придем в их Германию!..
Свету было уже так мало, что шаг и другой, и немец скрылся от нас, растворившись за стволами деревьев…
Москалев тяжело дышал — вышел из рамок человек, решает не спросись, на свой страх и риск, как Бог на душу положит».
[/quote]