Поездка в Новороссию: Два года спустя

Продолжение воспоминаний о службе в ВС ДНР, появившееся на свет, в основном, благодаря положительным отзывам в комментариях к первым четырём частям (ссылка).

Андрюша "Гром" ‒ 18-летний защитник Донецка, наводчик моей "четвёрки" (из выпуска новостей 1-го канала от 02.09.2014)

Боевая работа

Ночью, перед тем, как навод'иться в буссоль, механики опустили машины на днище. Это была обязательная процедура, т. к. "Нона-С" ‒ по сути, гаубично-миномётный лёгкий танк на шасси БТР-Д (БМД-1) с орудием большого калибра (120 мм), и в противном случае отдача наверняка повредила бы ходовую часть. Наводка в буссоль заключается в следующем: сначала (перед тем, как лечь на днище) орудия устанавливаются на глаз стволами в определённом направлении (по указанию комбата: "вон между теми ветками"), затем комбат наводит буссоль в панорамы машин, считывает угломеры и командует их командирам орудий, а те транслируют наводчикам (например: "Первое ‒ 57-03, второе 54-07. Навестись в буссоль"). Наводчики устанавливают угломеры и, вращая башни, совмещают перекрестия панорам с буссолью. Процедура повторяется не менее двух раз, т. к. при довороте башен могут измениться угломеры панорам на буссоли. В результате, если всё сделано правильно, стволы орудий, построенных в параллельный веер, смотрят строго в одном направлении (основном направлении стрельбы). При стрельбе по конкретным целям стволы орудий могут отклоняться от основного направления в обе стороны на угол, который позволяет их кинематика (у "Ноны" ‒ 35 град.).

Сразу после построения параллельного веера даётся команда "Самостоятельно отметиться по основной и запасной точкам наводки. Угломеры доложить". Мы работали с закрытой позиции (не видя цели), поэтому требовался ориентир, от которого можно было бы отсчитывать доворот на цель. Такими ориентирами и были точки наводки ‒ любые удалённые (не ближе 200 м) расположенные где угодно (сзади, слева, справа) предметы с прямолинейными вертикальными очертаниями (столбы, деревья, опоры ЛЭП, углы зданий). Наведение на цель производилось при стволе, сориентированном в основном направлении и перекрестии панорамы, совмещённом с основной точкой наводки (как правило, ствол и панорама смотрели в разные стороны).

По команде "Расчёты, к орудиям" наводчики и заряжающие занимали свои места в боевых отделениях машин, а командиры ‒ снаружи, слева-сзади от них (чтобы было легче докричаться до наводчиков). Сделав кое-какие расчёты, комбат командовал довороты для каждого орудия (вправо со знаком плюс или влево со знаком минус), командиры орудий высчитывали угломеры, наводчики устанавливали их на прицелах, перекрестия панорам уходили в сторону от точек наводки, и наводчики доворотом башен (приводы которых сопряжены с прицелами) возвращали их на прежнее место. Тут важно было не перепутать, скажем, одно дерево с другим ‒ иначе снаряд улетел бы совсем в другую сторону. Зная, сколько ошибок может быть допущено всеми участниками артиллерийской стрельбы, начиная с СОБа и заканчивая наводчиком, совсем не удивительно слышать об обстрелах прифронтовых жилых кварталов. Я не собираюсь оправдывать укров, пришедших с войной в Донбасс, но склонен считать, что известная часть имевших место разрушений городской инфраструктуры была вызвана не злой волей, а ошибками в наводке.

Командир батареи командовал данные для стрельбы громким голосом от дороги (чтобы кто-то пользовался для этой цели рациями, я не видел), а командиры орудий записывали их карандашом в заранее приготовленные таблицы (они называются записями стрельбы), которые рисовали кто как умел. Сначала давались данные для всей батареи, потом ‒ для конкретных орудий. По правилам надо было называть номер и характер цели (пехота укрытая, миномётная батарея и пр.), тип снаряда, заряд, взрыватель и много чего ещё, но на практике дело ограничивалось прицелом, доворотом и количеством выстрелов (боеприпасы в боекомплекте были только осколочно-фугасные, заряд всегда использовался полный, а для снятия защитных колпачков и установки взрывателей зачастую попросту не было приспособлений).

Звучало примерно так: "Батарея! Прицел 640. Пять снарядов приготовить. Первое ‒ от основной правее 0-05, четвёртое ‒ от основной правее 0-07". Командир орудия транслировал прицел наводчику (который начинал его устанавливать), количество снарядов заряжающему (который начинал их готовить, т. е. доставал из тубусов заряды и присоединял их к снарядам), а сам считал угломер (прибавляя его к угломеру основной точки наводки или отнимая от него), после чего кричал его комбату, получал подтверждение и приказ "Пять снарядов, беглым, зарядить", командовал наводчику и заряжающему и, наконец, докладывал "Четвёртое готово". Комбат, в свою очередь, получив доклады о готовности от всех орудий кричал: "Батарея! Триста тридцать три!". Гремел залп.

Залп именно гремел. Если, стоя рядом с машиной, я не успевал заткнуть уши, то неизменно получал лёгкую контузию, т. е. до вечера в ушах стоял звон, а собственный голос казался доносившимся из динамика рации или голосом робота. После первого выстрела экипаж работал на автомате (без команд) до расходования последнего снаряда в очереди. Я должен был считать выстрелы, перечёркивая заранее нарисованные палочки, после чего доложить: "Четвёртое! Стрельбу закончил, расход пять". Затем, как правило, следовала команда "Расчёты, в укрытие!". Укрытия имелись и на огневой позиции, но они были неглубокие и предназначены на тот случай, если "ответка" прилетит слишком быстро, поэтому по окончании стрельбы мы бежали (шли быстрым шагом) в "зелёнку" и располагались рядом с нормальными окопами полного профиля.

Чаще всего выпускали очередь, не меняя прицела и угломера, т. е. ‒ в одну точку (с учётом эллипса рассеивания), но один раз довелось наблюдать (к сожалению, стреляло не моё орудие), как более 20 снарядов выпустили по площади (почти как РСЗО), устанавливая после каждого выстрела новый прицел и угломер. Штатного боекомплекта той машине (№1) не хватило, и мне пришлось поделиться частью своего. Воспользовавшись статусом временно безработного, с разрешения командира стрелявшего орудия взобрался на машину, чтобы посмотреть сверху, через люки, как работают наводчик и заряжающий. Зрелище было впечатляющим и познавательным ‒ парни действовали грамотно и быстро. Проблема заключалась в том, что при выстреле, даже лёжа на днище, "Нона" дёргалась и сильно откатывалась назад (наверное, где-то на метр), и мне надо было умудриться закрыть уши руками и, одновременно, удержаться на броне.

Ещё одним элементом боевой работы была погрузка боезапаса. Нельзя сказать, что мы стреляли слишком интенсивно, но однажды за одну стрельбу моя машина выпустила 20 снарядов (личный рекорд). По причине отсутствия заряжающего и моей малоопытности, один раз мне помогал Юниор, другой раз ‒ Кащей (про Индейца, которому по штату было положено исполнять обязанности заряжающего, почему-то никто и не вспомнил, а сам он к машине не вышел ‒ не буду говорить за всех, но среди механиков нашего артдивизиона бытовало подобное отношение к работе на позиции). Короче говоря, заниматься пополнением боекомплекта приходилось. Довольно большое количество снарядов и зарядов лежало метрах в 50 от орудий прямо на обочине дороги, скорее всего ‒ из предыдущего подвоза, но их то ли не успели, то ли не захотели разместить подобающим образом. Для снарядов мы сделали углубление ("схрон"), пеналы с зарядами сложили более аккуратно.

Если некомплект после стрельбы был большой, грузили всем экипажем, если не очень ‒ справлялся один (для практики, для зарядки и чтобы лишний раз не напрягать "подчинённых" ‒ подчинённость на самом деле была условная). Снаряды весили по 20 кг ‒ я носил их по одному, нежно прижав к груди, довольно лёгкие пеналы ‒ по два, на плечах (с тех пор 120-мм снаряд стал для меня своеобразным эталоном веса). Уезжая с позиции в последний раз, чуть не забыли про "схрон". Слава Богу, кто-то вспомнил и привёл веский аргумент: если вдруг мы сюда больше не вернёмся, брошенные нами снаряды и заряды могут стать смертельно опасными игрушками для местных ребятишек. Разумеется, всё увезли, разделив боеприпасы между машинами примерно поровну и погрузив их на полики боевых отделений. Мой боекомплект вырос на восемь выстрелов и достиг немыслимых для "Ноны" 36 снарядов и зарядов.

Нам никогда не докладывали, по кому мы стреляем, а мы не спрашивали. Думал ли я о том, что выпущенный мной снаряд может в клочья разорвать человека, убить и покалечить нескольких? Нет. Служба в артиллерии тем и хороша, что ты не видишь результатов своей работы и не терзаешься лишними (ложными) угрызениями совести. Тем не менее, два года спустя я всё-таки надеюсь, что никого не убил, но устрашил противника, удержал его от каких-либо агрессивных действий против ДНР. По большому счёту, моя совесть чиста, т. к. при неблагоприятном стечении обстоятельств результаты своей работы я мог увидеть и у себя на позиции в виде прилетевшей с той стороны смертоносной "ответки", но Бог миловал.

"Ответки"

"Ответки" были, но я назвал бы их, скорее, странными, а не страшными (хотя временами было, конечно, страшновато). Странность прилетавших на нашу голову "ответок" заключалась в том, что они предназначались не нам и падали гораздо ближе к "зелёнке", где был разбит наш лагерь, нежели к огневой позиции, где стояли "Ноны". Чаще всего случалось так: ночью приезжали наши "грады", становились таким образом, что мы оказывались между ними и противником, давали залп и, как и положено у нормальных людей, сразу же уезжали, а украинская "ответка", прилетавшая, как правило, с недолётом, ложилась вблизи нашего расположения ‒ то, что в обиходе принято называть подставой.

Вспоминаются два случая. Однажды ночью мы со Штыком и Мадьяром лежали на термоизолирующих туристических ковриках рядом с нашим окопом и, уже наговорившись, кажется, дремали. Неожиданно Мадьяр крикнул "Вспышка!" (как потом выяснилось ‒ от реактивных двигателей подлетавших РСов), после чего полыхнуло и громыхнуло раза четыре подряд совсем близко, на северной стороне. Парни среагировали быстро и метнулись к окопу, я замешкался, и когда надел обувь и схватил автомат, вокруг уже ничего не было видно, и я не мог понять, где находится вход в убежище. Попросил подать голос, подполз на карачках к окопу и нырнул в него головой вниз. Не помню, были ли в ту ночь ещё разрывы, но те фиолетово-бело-красные всполохи и грохот стоят перед глазами и в ушах до сих пор. Утром оказалось, что снаряды легли в ста метрах от нас, а думалось ‒ в десяти. Настроение до обеда было какое-то подавленное, потом прошло и больше не повторялось.

В другой раз мы со Штыком укрылись в окопе, когда ни с того, ни с сего, средь бела дня, укры начали класть мины по две, начав издалека. Сели, прикрыв, как обычно, головы импровизированными "противоосколочными" щитами из снарядных ящиков, стали ждать продолжения. Парные разрывы продолжались и, что самое неприятное, приближались ‒ две следующие мины ложились к нам ближе двух предыдущих (при том, что, как уже говорилось, окоп был сориентирован не поперёк, а вдоль линии стрельбы). Остроты ощущений добавлял тот факт, что мины летели по относительно пологой траектории (возможно, стреляли из "Василька") и, входя в кроны деревьев "зелёнки", две-три секунды шелестели листвой. Неожиданно начавшись, игра на наших нервах длилась несколько долгих минут, после чего так же неожиданно прекратилась.

На самом деле, во время первого выезда (в разгар боевых действий в Донбассе) стреляли довольно часто ‒ и наши (помимо нас), и укры. Наши ‒ с востока-северо-востока, укры ‒ с запада-юго-запада. Зная примерное расположение наших батарей, мы совершенно перестали реагировать на залпы с тех направлений (стреляли, в основном, "гвоздики" и "грады"), за исключением некоторых особо нервных бойцов, которые бросались в укрытия, едва заслышав звуки выстрелов. Ни я, ни другие так и не научились различать на слух залпы и далёкие разрывы (по этому поводу чуть ли не каждый раз возникала дискуссия), близкие разрывы, разумеется, различались чётко и заставляли спускаться в окоп (по принципу "бережёного Бог бережёт" и "лучше перебдеть, нежели недобдеть"). Тем не менее, старался не злоупотреблять окопом и не прятаться при первом разрыве ‒ пример тут подавал Балу, демонстративно пренебрегавший личной безопасностью, стоя при артналёте, близком к накрытию, в полный рост, как Андрей Болконский на Бородинском поле (под конец нашего пребывания на позиции я всё же увидел его в окопе ‒ надо полагать, решившего, что лимит везения исчерпан, и что не стоит более искушать судьбу).

Ночью, когда "послеградовые ответки" (да и немотивированные обстрелы) были особенно вероятны, многие предпочитали ложиться спать рядом с окопами на свежем воздухе, некоторые ‒ в окопах, несколько бойцов облюбовали для ночлега неизвестно откуда взявшийся в "зелёнке" бетонный колодец, а оригинал Балу (когда ещё был командиром орудия) спал в своей "Ноне" на полике боевого отделения. Второй окоп, обустроенный Юниором и Индейцем на другом конце лагеря, отличался от нашего гораздо большей основательностью ‒ это был настоящий блиндаж, прикрытый сверху по всей длине ящиками с землёй и камнями. Не уверен, что он выдержал бы прямое попадание 122-мм снаряда, но от сколь угодно близкого разрыва защищал гарантированно. Что касается меня, то после одной или двух ночей, проведённых возле укрытия в обуви и на ветру ("зелёнка" была не слишком густой, и по ней гулял ветер), я перебрался в четырёхместную палатку и спал там в одиночестве на свой страх и риск ‒ крепко и без сновидений.

Лагерный быт

Быт в полевом лагере, как и везде, состоял из питания, водоснабжения, удобств, ночлега и досуга. Скажу сразу, что питание на позиции было куда лучше, нежели в казарме, потому что чаще всего готовили сами и готовили с душой. Продукты и питьевую воду, а иногда и кое-что из вещей (например, одеяла, когда начало холодать) снабженцы привозили на микроавтобусе практически ежедневно. И ещё сигареты, которых всегда не хватало, что всегда вызывало плохо скрываемое недовольство. Я не курил, но сигареты получал и отдавал экипажу (некурящих было совсем мало ‒ единицы). Из продуктов привозили консервы (в основном ‒ тушёнку), макароны, картошку, сахар, чай, кофе, хлеб. Пищу готовили на костре, который разжигали порохом из зарядов. Поварами, как правило, выступали те, у кого был к этому талант, помогали все. Блюда получались вкусными и сытными (с тушёнкой на позиции обычно не было проблем (чего не скажешь о столовой в расположении). Иногда привозили что-нибудь вкусненькое, например, конфеты "Роше", от чего меня поначалу коробило, но потом я стал воспринимать их как военные трофеи, и неприязнь исчезла (сейчас, в России, она проявляется снова и снова, когда я вижу на полках супермаркетов сладости от верховного главнокомандующего ВСУ).

Когда заканчивалась привозная вода, ходили с бут'ылями километра за два в восточном направлении в администрацию заповедника (как я понял), которым считалось водохранилище с прилегающими территориями. Дорога лежала в зоне обстрела украинской артиллерии, и об этом невольно помнилось. Умывальниками служили привязанные к деревьям пробкой вниз обычные пластиковые бутылки с обрезанным дном ‒ при неполностью отвинченной пробке вода текла, как из крана. Если с питьём и умыванием проблем не было никаких, стирку и мытьё приходилось откладывать до возвращения на базу. Можно было, разве что, вымыть ноги и поменять носки, засунув старые в полиэтиленовый пакет. Все удобства, разумеется, были в кустах. Не могу поручиться за остальных, но лично я, начитавшись в интернете о том, сколько людей было убито на войне за подобным приватным занятием, неизменно ходил в кусты с оружием (впрочем, АК и без того всегда был при мне).

Кроме того, что уже было сказано о ночлеге, стоит добавить, что ночью в палатке было абсолютно темно (фонарика у меня не было, но, если бы и был, пользоваться им не стоило во избежание демаскировки). Поэтому на случай боевой тревоги, да и вообще, следовало помнить, где лежит автомат (всегда справа, затвором кверху), где запасные рожки, где стоят берцы, что находится в левом кармане сумки, что в правом и т. д. Спал я на том самом туристическом коврике, подложив под голову дорожную сумку и укрывшись шерстяным одеялом. Когда похолодало, одеял стало два, но и это помогало мало. В термобелье, любезно выданном нам старшиной (хозяйственная должность в батарее), джемпере, верхней одежде (горке), под двумя одеялами я замерзал и не мог заснуть ‒ и это была только середина сентября. Честно говоря, плохо представляю, как бы я ночевал на позиции, если бы боевые действия продолжились, и я остался в Донбассе на зиму. Впрочем, наверное, как-нибудь справился бы.

Досуг ‒ время, свободное от боевой работы, изучения матчасти, приготовления и приёма пищи, уходило в основном на разговоры. Я больше слушал, но иногда и сам вставлял слово. Говорили о странности боевого применения нашей батареи (стояние неделями на одном месте без смены позиций), о помощи со стороны России (о том, что Россия "кинула" Новороссию и пытается решить свои геополитические проблемы руками ополченцев, я слышал, слава Богу, только от одного Мадьяра), рассказывали "мемуары" (Кащей, когда всё началось, оказывается, был на заработках на ж/д в Краснодарском крае, вернулся и вместе с младшим братом Громом записался в ополчение), часто ‒ о предыдущем боевом выезде, когда попали под "грады". Штык почти после каждой "ответки" говорил, что уйдёт нахрен из батареи на свой любимый "Утёс", Мадьяр читал длинные похабные стихи, а Балу рассказывал хохмы из своей довоенной жизни.

Помимо прозаического приёма пищи была и парочка праздничных застолий. Поводом для первого стал день рождения Балу, во время которого (уже поздно вечером, перед сном) на столе чудесным образом возникла бутылка водки ‒ позднее, когда знакомился с его машиной, я нечаянно обнаружил там небольшой "бар"! (сказанное категорически не означает, что на позиции царило пьянство ‒ два застолья были исключением, подтверждающим правило). На тех "именинах", извинившись перед виновником, я пить отказался ‒ не был готов, ехал в Донбасс в полной уверенности, что в ополчении строгий сухой закон. Однако, на следующих решил, что строить из себя праведника, противопоставлять себя остальным было бы неправильно, тем более, что вторым "именинником" оказался мой будущий наводчик Андрюша Гром, которому на позиции исполнилось 18 лет. Днём я долго думал, что ему подарить, и не нашёл ничего лучшего российской 50-рублёвой купюры с изображением Петербурга, где парнишка ни разу не был. Пожелав ему, помимо прочего, обязательно там побывать, вечером я выпил не только за его здоровье, но и из уважения к 18-летнему мальчику, пошедшему воевать ради своих убеждений и уже проявившему себя в боевой обстановке, спасая раненых под обстрелом украинских "градов".

В известной степени, к досугу можно отнести и стрельбы из личного оружия, которые мы устроили скорее для развлечения, нежели для боевой подготовки. Выйдя в степь за позицией и отсчитав 100 м (140 шагов), установили пустые тубусы от зарядов (диаметром порядка 150 мм и длиной где-то 0,6 м). Стреляли стоя одиночными выстрелами и короткими очередями. Мишени казались очень маленькими, ствол автомата безбожно гулял при прицеливании и стрельбе, к тому же (повторюсь) зрение на правый глаз оставляло желать много лучшего. Тем не менее, из выпущенных мною 13 пуль (патроны всё-таки надо было беречь) три попали в цель. 23% попаданий из непристрелянного оружия, не отличавшегося высокой кучностью, на мой взгляд ‒ не слишком плохой результат (возможно, каким-то непостижимым образом проявились мои давние стрелковые навыки). Наши "дикие" стрельбы закончились разносом, устроенным нам Рыжим ‒ командиром гаубичной батареи, исполнявшим обязанности командира боевого охранения. Его легко понять: если без предварительного согласования кто-то устраивает пальбу вблизи огневой позиции, издали её вполне можно принять за боестолкновение.

Своеобразным развлечением для нас стал и визит съёмочной группы 1-го канала (артиллерия бригады и раньше не была обделена вниманием телевидения ‒ Балу говорил, что был лично знаком с Поддубным. Ради репортажа устроили небольшой спектакль. Судя по ролику, орудия переставили и, разумеется, заново построили параллельный веер. Вживую я этого эпизода не видел и даже не припомню причину своего отсутствия, зато поучаствовал в стрельбе. Моё орудие выпустило пять снарядов на камеру ‒ очень хочется надеяться, что не в белый свет (не в чистое поле), а по заранее разведанной цели. В кадр попали Киря, Сват (не на нашей позиции), взяли короткие интервью у Грома и ветерана-афганца из реактивной батареи. Репортаж должны были пустить в эфир вечером в программе "Время", и я, отойдя на всякий случай метров на 300 от расположения, отправил SMS-сообщение домой и, только отправив, понял, что оно было излишне информативным (с учётом того, что у меня была украинская SIM-карта, и укры вполне могли отследить мой выход на связь). Честно говоря, при мысли о том, что координаты моего телефона могут послужить наводкой для артналёта на батарею (говорили, такое бывало), мне стало не по себе, и я поспешил в расположение. И снаряды ведь действительно прилетели! ‒ едва я успел дойти до места. Правда, их было всего несколько и разорвались они довольно далеко от лагеря (скорее всего, просто совпадение), но весь остаток дня я благодарил Бога за то, что не дал мне подвести товарищей по оружию.

Батарея, отбой

Незадолго до окончания наших боевых прислали нового заряжающего (позывной "Ефан"). Было любопытно посмотреть на себя недавнего со стороны ‒ ещё не освоившегося в новой обстановке (не в своей тарелке), внимательно слушающего, отвечающего на вопросы, но стесняющегося заговорить первым, не знающего что где взять и как вообще функционирует механизм под названием "артиллерийская батарея". Не могу сказать с уверенностью, но, по-моему, Ефан был первым, кто обратился ко мне "Командир" ‒ было приятно слышать, чего греха таить, но и налагало изрядную ответственность. Ефан прошёл курс начальной подготовки, но я должен был убедиться, что он всё правильно понял и готов применить полученные знания на практике. Дошли до машины, которую я, в отличие от других, покидая, неизменно запирал на ключ.

Отперев люки и спустившись с ним внутрь, показал и проконтролировал все действия заряжающего (и смежные) от начала и до конца: как включается масса; как включается, контролируется и заряжается пневмосистема; как ставится и снимается его сиденье; как достаются и крепятся пеналы с зарядами; какие бывают заряды и как самому собрать заряд; как снимаются со стеллажей и крепятся снаряды; как снимаются защитные колпачки и устанавливаются взрыватели (тогда у нас, слава Богу, были плоскогубцы подходящего размера и специальный ключ). В целом, Ефан был подготовлен достаточно хорошо, ознакомлен с особенностями машины (боеукладки "Нон", случалось, отличались друг от друга) и мог приступать к своим обязанностям хоть завтра. К сожалению, такой возможности ему не представилось.

По команде мы оставили позицию, построились и тронулись довольно быстро. На просёлке очень долго ждали кого-то ‒ наверное, Кирю. Вышли из машины, не глуша двигатель, поболтали о том, о сём. Уехав с базы стажёром, я возвращался командиром орудия, у меня была машина и экипаж ‒ наводчик Гром, заряжающий Ефан, мехвод Индеец. Всё, на что я надеялся, сбылось, и я мог быть вполне доволен собой (разумеется, приобретённые навыки нуждались в совершенствовании, но это было уже делом техники). Мой личный "триумф" слегка омрачил Юниор, который занял место командира орудия, и мне пришлось ехать на броне задом наперёд на площадке за башней, что также было непринципиально. Наконец, колонна взревела моторами, и спустя каких-то полчаса мы уже въезжали на базу, где нас ждал очень тёплый приём.

http://navy-korabel.livejourna... - цинк

Хэштеги: Донбасс, Новороссия, ополчение