Между стыдом и надеждой

События, происходящие на Украине и в Новороссии, остаются главными внутриполитическими новостями в России. Соглашение о перемирии (вернее, о прекращении огня), подписанное ополчением в Минске под давлением кремлевской администрации, стало своеобразным рубежом, знаменующим не только завершение летней военной кампании, но и начало нового этапа политической борьбы — в Москве, Донецке и Киеве.

В целом развитие событий не было неожиданным. Украинская правительственная армия не смогла уничтожить восставшие республики и закончила кампанию, отступая по всему фронту. А Кремль не дал повстанцам завершить разгром противника, остановив их на подступах к Мариуполю.

Шизофреническая политика и бездарные метания российской власти к началу осени сложились в некое подобие политической линии, которую Кремль уже начинает проводить более или менее осознанно. Если побеждает Киев, надо помогать ополченцам, а если верх берут ополченцы, надо защищать интересы Киева. На языке классической дипломатии это называется “поддержанием равновесия”, а по сути, представляет собой оппортунистическую попытку затянуть кризис, не имея ни стратегии его разрешения, ни внятных целей, ни решимости брать на себя ответственность за серьезный исторический выбор. Однако проблема Кремля состоит в том, что подобное равновесие, во-первых, не только не удастся поддерживать слишком долго, а во-вторых, оно само порождает условия для возникновения нового кризиса, ещё более масштабного, а главное — в полной мере затрагивающего именно внутреннюю политику в России.

Если у нынешней российской власти вообще есть какая-то осознанная цель, то состоит она в том, чтобы как можно скорее помириться с Западом. Но именно эта цель как раз и является принципиально недостижимой, ибо конфликт имеет объективные структурные причины, заложенные в самом характере современной неолиберальной системы. Её постепенное, но неуклонно ускоряющееся разложение заставляет элиты Европы и США искать средства для стабилизации и спасения во внешней экспансии, обрекая их на крайне агрессивную линию по отношению к России.

В свою очередь российские правящие круги, как бы ни были они заинтересованы в дружбе с Западом, сколько бы денег ни положили они в европейские банки и сколько бы средств ни инвестировали в недвижимость Лондона и Майами, не могут позволить себе выполнять любые требования иностранных партнеров, не рискуя потерять позиции внутри собственной страны (а следовательно, источники тех самых средств, которые они столь активно вывозили в Западную Европу и Америку).

В подобных условиях уступки, на которые идет Москва, оказываются всякий раз, с точки зрения западных политиков, недостаточными и трактуются лишь как проявление слабости, после чего появляется искушение надавить посильнее. В ответ на выкручивание рук ополченцам и принуждение их к отказу от наступления на Мариуполь, официальная Москва получила лишь новый пакет антироссийских санкций и новый всплеск воинственной риторики в Киеве. А двусмысленная ситуация “ни мира ни войны”, порожденная подобной политикой, закономерно ведет к постепенной консолидации противостоящих друг другу “партии войны” и “партии мира”, всё более открыто ведущих борьбу друг с другом — как в Донецке, так и в Москве. И чем более жесткую позицию занимает Запад, тем быстрее эти течения преобразуются в “партию сопротивления” и “партию капитуляции”.

Кризис, затягиваясь, из внешнеполитического превращается во внутриполитический. Сколько продлится прекращение огня в Новороссии сказать трудно, этого сегодня не знают ни ополченцы, ни украинские военные, ни даже правительство в Киеве. После августовского катастрофического поражения украинской армии нужно время, чтобы оправиться, а надвигающаяся зима создает новые проблемы в тылу, далеко не благоприятствуя новому наступлению — успех в войне, как показал опыт предыдущих месяцев, определяется далеко не только количеством выдвинутой на фронт бронетехники.

Но и власти народных республик стараются использовать передышку для того, чтобы восстановить хотя бы часть разрушенной в их городах инфраструктуры и наладить некоторое подобие нормальной жизни. Эти усилия принципиально важны именно в виду неминуемого возобновления активной военной борьбы в будущем: ведь самым слабым местом ополчения в ходе летней кампании была дезорганизация экономики и отсутствие нормального порядка в тылу.

В Донецке и Луганске настает время, когда на передний план выходят задачи государственного строительства, но это означает необходимость заняться политическими вопросами, от решения которых до сих пор старались уклониться. Низы ополчения вполне откровенно дают понять, что не допустят превращения ДНР и ЛНР в олигархические республики по образцу прежней Украины, не желают они и простой замены старых олигархов на новых, российских. Москва, напротив, четко демонстрирует своим партнерам в Новороссии, что никакого иного порядка, кроме коррупционно-олигархического капитализма, она там не потерпит. Подобное упорство кремлевских чиновников вполне понятно (зачем им нужны настоящие народные демократии прямо у себя под боком?), но пытаться продавить такую линию вопреки воле восставшего и по большей части вооруженного населения — дело рискованное. И чем больше Кремль будет настаивать на своей линии в Новороссии, тем больше политических проблем будет возникать у него в России.

В ситуации противостояния с Западом поддержка народа для власти так или иначе необходима, причем обнаруживается, что её уже невозможно ни организовать с помощью медийных манипуляций, ни симулировать методами “политтехнологии”. Борьба внутри элит обостряется, а потому рано или поздно обеим партиям потребуется не только пассивный “электорат”, а именно масса активных сторонников. Российская политика постепенно становится похожа на украинскую, с открытым противостоянием олигархических групп, пытающихся, так или иначе, заручиться поддержкой в более широких слоях общества. Но для масс смысл этой борьбы оказывается совершенно иным, нежели для представителей правящего класса.

Показательно, что концентрация надежд, энтузиазм, который имел место в апреле-мае, сейчас в России оборачивается против власти, эти надежды пробудившей, но неспособной им соответствовать. Причем разочарование и раздражение мы наблюдаем не только в среде «низового» общества, но и у части госаппарата. А это уже очень серьезно.

Расстановка сил, характерная для 2011—12 годов, полностью ушла в прошлое, и кремлевская администрация со своей “политикой равновесия” всё более оказывается меж двух огней. Стремясь примирить “либералов” и “государственников”, “западников” и “патриотов”, власть понемногу утрачивает доверие и тех и других.

15 лет знаменитой “путинской стабильности” были построены на способности высшего руководства поддерживать в элитах и в обществе состояние перманентного компромисса. Этот компромисс пошатнулся из-за кризиса 2008 года, но его удалось восстановить, мобилизовав все ресурсы, накопленные за годы экономического роста. В 2011—12 годах власть снова пережила политический кризис, который с большим трудом удалось преодолеть, убедив провинциальные массы, что победа оппозиции будет означать для них переход от плохого к многократно худшему. Однако политика Кремля в отношении Новороссии вызывает рост недовольства именно в тех общественных слоях, которые поддержали “путинскую стабильность” во время предыдущего политического кризиса.

Выручает кремлевскую власть то, что даже теперь в глазах огромного большинства народа она является всё равно меньшим злом, по сравнению с либеральной оппозицией. Причем, если власть утрачивает остатки доверия и уважения, то либералы вовсе воспринимаются основной массой россиян как “вражья сила”. И в случае открытого столкновения нынешнее “молчаливое большинство” против этой силы выступит, причем самым радикальным и агрессивным образом. Только вот не окажется ли для власти слишком дорогой цена такой поддержки? И решится ли она ею воспользоваться?

Опыт Украины показал, что крушение правительства Януковича под ударами объединенного фронта либералов и националистов высвободило энергию трудовых масс Юго-Востока, прежде скованную лояльностью по отношению к власти, воспринимавшейся как “меньшее зло”. В этом плане российские социально-политические расклады не сильно отличаются от того, что мы наблюдали у наших соседей. Обострение борьбы, так или иначе, вовлекает в неё все более широкие слои общества. А это, в свою очередь, радикально изменит и соотношение сил, и повестку дня.

Среднестатистический россиянин по-прежнему надеется на власть, хотя и стыдится её. Но для того, чтобы изменить своё положение к лучшему, ему предстоит радикально изменить направленность и своих надежд, и своего стыда.

Стыдиться надо собственной пассивности. А надеяться на собственные силы.

источник