Как политика делает нас идиотами

Есть простая теория, на которой базируется большая часть американской политики. Она лежит в основе почти каждого выступления, каждой колонки редактора, каждой статьи и каждой экспертной дискуссии. Она проходит сквозь Конституцию и постоянно присутствует в самых волнующих выступлениях Обамы. Это то, что мы можем назвать гипотезой лучшей информированности: вера в то, что многие из наших самых острых политических баталий — всего лишь результат недопониманий. Причина этих недопониманий? Недостаток информации — будь то изменение климата, налоги, ситуация вокруг Ирака или дефицит бюджета. Дальше рассуждения двигаются в таком ключе: если бы гражданское население было более информировано, то всех этих баталий вообще могло не быть. Это, безусловно, привлекательная модель. Она говорит о том, что наши соотечественники не столько неправы, сколько введены в заблуждение или — и это самое соблазнительное — введены в заблуждение негодяями из другой партии. Она говорит о том, что наши споры разрешимы, что ответы на самые сложные вопросы совсем не противоречивы. Эта теория особенно популярна в Вашингтоне, где стороны конфликтов тратят огромное количество энергии на убеждение друг друга в том, что правильный ответ на сложные вопросы американской политики действительно существует и что он у них есть. Но «теория лучшей информированности» не просто неправильна. Она устарела. Современные исследования показывают, что чем большей информацией владеют сторонники разных партий, тем глубже становятся их разногласия.

* * *

В апреле и мае 2013 года профессор права Йельского университета Дэн Кэхэн в соавторстве с Элен Петерс, Эрикой Кантрелл Доусон и Полом Словиком решил изучить вопрос, который постоянно мучает ученых: почему даже при помощи веских доказательств не получается прийти к соглашению на политических дебатах? Например, почему растущее число фактов, доказывающих, что изменения климата являются реальной угрозой, не убеждают скептиков?

Главенствующая теория в настоящее время, как пишут Кэхэн и его соавторы, — это тезис понимания науки, согласно которому проблема заключается в том, что люди владеют недостаточной информацией о науке, чтобы составить свое мнение о спорном вопросе. Это одна из разновидностей гипотезы о лучшей информированности: более умное и образованное гражданское население не имело бы проблем с ознакомлением с научными данными и принятием однозначного вывода об изменении климата.

Но Кэхэн и его команда придерживаются альтернативной гипотезы. Предположим, людей останавливает не недостаток информации. В конце концов, они обычно не сомневаются в выводах океанографов и не оспаривают факт наличия других галактик. Предположим, что есть такие споры, где люди не столько хотят найти правильный ответ, сколько выиграть спор. Предположим, люди спорят не только для того, чтобы дойти до правды; у них могут быть другие цели — например, усиление своего положения в своем сообществе или беспокойство о том, чтобы не разозлить лидеров своей среды. Если эта гипотеза верна, то более умное и образованное гражданское население не положит конец этим разногласиям. Это просто приведет к тому, что стороны спора будут лучше подкованы для отстаивания своей точки зрения.

Кэхэн и его команда предложили остроумный способ проверить, какая из теорий верна. Они отобрали 1000 американцев, изучили их политические взгляды, а затем дали стандартный тест для проверки математических способностей. Далее они предложили им задачку. Изначально она выглядела так:

«Медики-исследователи разработали новый крем против кожной сыпи. Часто новые средства действительно работают, но иногда под их воздействием сыпь усиливается. Даже тогда, когда средства не работают, сыпь иногда проходит или усиливается сама по себе. В результате каждое новое средство необходимо тестировать, чтобы проверить, способствует ли оно улучшению или ухудшению состояния кожи.

Исследователи провели эксперимент на пациентах, страдающих кожной сыпью. В ходе эксперимента одна из групп пациентов в течение двух недель пользовалась новым кремом, а вторая группа не пользовалась.

В каждой из групп число людей, состояние кожи которых улучшилось, и число людей, состояние кожи которых ухудшилось, зафиксировано в таблице ниже. Поскольку пациенты не всегда проходили исследование до конца, общее число пациентов в каждой из двух групп неравное, однако это не мешает оценке результатов.

Пожалуйста, скажите, показывает ли эксперимент, что использование нового крема способствует улучшениюили ухудшению состояния кожи».

 

 

Что доказывает исследование?
— Состояние кожи людей, использовавших крем, скорее улучшилось, по сравнению с теми, кто не использовал крем.
— Состояние кожи людей, использовавших крем, скорее ухудшилось, по сравнению с теми, кто не использовал крем.

Это каверзная задача, которая нацелена на то, чтобы воспользоваться обычным умственным упрощением. Взгляд на цифры оставляет людей с впечатлением, что крем помог против сыпи. В конце концов, вдвое больше людей, использовавших крем, увидели улучшение. Но если вы посчитаете отношение, то правда окажется совершенно противоположной: 25% людей, использовавших крем, увидели, что сыпь усилилась, по сравнению с 16% тех, кто не использовал крем.

Такого рода задачи используются в социальных научных экспериментах, чтобы проверить способностей людей притормозить и поразмыслить о фактах, представленных перед ними. Они заставляют субъектов подавить свое импульсивное желание выбрать то, что выглядит правильным, и вместо этого провести сложную умственную работу и понять, что действительно является правильным. В примере Кэхэна большинство людей провалили тест. Это касалось и либералов, и консерваторов. Исключением, как и следовало ожидать, стали те люди, которые показали себя необычайно хорошо в математике: они поняли задачу правильно. Эти результаты подкрепляют тезис о понимании науки: чем лучше испытуемые разбирались в математике, тем с большей вероятностью они останавливались, прорабатывали факты и находили правильный ответ.

Но Кэхэн и его соавторы придумали также и политизированную версию задачи. Эта версия использовала те же числа, что и вопрос о креме, но вместо того, чтобы спрашивать о кремах, задача была построена на предложении запретить людям носить личное огнестрельное оружие в общественных местах. Таблица 2 × 2 теперь сравнивала данные об уровне преступности в городах, где личное огнестрельное оружие было запрещено, и данные об уровне преступности в городах, где личное оружие не запрещали. В некоторых случаях цифры, если были посчитаны правильно, показывали, что запрет способствовал сокращению преступности, в других случаях цифры показывали, что запрет не способствовал этому.

При решении этого варианта задачи случилась забавная вещь: то, насколько хорошо человек разбирался в математике, перестало определять успешность прохождения теста. Сейчас ответами двигала идеология. Либералы очень хорошо решали эту задачу, когда она доказывала, что законодательство по контролю над оружием сокращает уровень преступности. Но когда им давали версию задачи, которая говорила о том, что контроль над оружием не работает, их математические способности переставали иметь значение. Они решали задачу неверно, невзирая на то, насколько хорошо они разбирались в математике. Консерваторы обнаруживали такое же поведение — только наоборот.

Хорошие математические способности не просто не помогали сторонам прийти к правильному ответу.Наоборот, они отдаляли их друг от друга еще больше. Стороны со слабыми математическими способностями были на 25% более склонны найти правильный ответ, когда он соответствовал их идеологии. Стороны с сильными математическими способностями были на 45% более склонны найти правильный ответ, когда он соответствовал их идеологии. Чем умнее человек, тем глупее его делает политика.

Вдумайтесь, насколько это безумно: математические способности сокращали вероятность того, что испытуемые правильно решат задачу, если это решение означало отступление от их политических инстинктов. Люди спорили не для того, чтобы найти правильный ответ, а для того, чтобы найти ответ, который им хотелось видеть правильным.

Эксперимент с кожной сыпью не был первым до того, как Кэхэн показал, что приверженность определенной политической партии перевешивает умственные способности. В другом исследовании он тестировал научную грамотность людей вместе с их идеологией и затем спрашивал о рисках, которые представляет собой изменение климата. Если бы проблема действительно была в том, что людям нужно больше знать для более объективной оценки опасности потепления климата, то их беспокойство должно было возрастать вместе со знанием. Но здесь также верно было обратное: людей, которые были скептично настроены по поводу изменения климата, научная грамотность делала еще более скептичными по этому поводу.

Те, кто когда-либо читал работы людей, серьезно отрицающих последствия изменения климата, поймут, о чем я. Эти работы наполнены фактами, цифрами, графиками, схемами, исследованиями и цитатами... Большая часть этих данных неверна или бесполезна. Однако выглядит все это убедительно! Это потрясающая иллюстрация научной травмы. Скептики, которые погружаются во все это, в итоге еще пуще убеждаются в том, что глобальное потепление — это миф, по сравнению с теми людьми, которые не тратили столько времени на изучение вопроса. В намеченном контексте лучшая информированность не помогает скептикам обнаружить лучшие доказательства. Наоборот, это заставляет их охотится за свидетельствами, которые, как им верится, докажут их правоту. А в век Интернета такие свидетельства даже не нужно долго искать.

В другом эксперименте Кэхэн и его соавторы раздали испытуемым биографии авторитетных ученых вместе с кратким обзором результатов их исследований. Затем они спросили, действительно ли ученые были экспертами в этом вопросе. Оказалось, что настоящее определение «эксперта» — это «квалифицированный специалист, который согласен со мной». Например, когда результаты исследователя подчеркивали опасность изменения климата, люди, которых волновало изменение климата, были на 72% более склонны согласиться с тем, что исследователь был настоящим экспертом. Когда тот же эксперт с теми же регалиями представлялся вместе с результатами, которые подвергали сомнению опасность глобального потепления, люди, которые склонялись к тому, чтобы отмахнуться от проблемы глобального потепления, с вероятностью 54% были склонны считать исследователя экспертом.

Кэхэн быстро делает вывод, что чаще всего люди позволяют убедить себя вескими доказательствами. Проходит много споров об изменении климата и, например, контроле над огнестрельным оружием, но практически нет споров по поводу того, работают ли антибиотики, или является ли угрозой грипп H1N1, или влияет ли сильное алкогольное опьянение на способность людей управлять автомобилем. Скорее, наши аргументы становятся результатом размышлений, когда мы имеем дело с вопросами, ответы на которые несут опасность для нашей среды или, как минимум, для нашего социального положения в ней. В подобных случаях, говорит Кэхэн, мы становимся очень разумны в том, как мы одурачиваем сами себя.

***

Представьте себе, что бы произошло, скажем, с Шоном Хэннити, если бы завтра он решил, что изменение климата является главной опасностью, угрожающей планете. Сначала его аудитория решила бы, что он над нею трунит. Но затем они стали бы яростно требовать опровержений. Некоторые организовали бы бойкотирование программы. Десятки, возможно сотни профессиональных скептиков начали бы яростно опровергать новую кампанию Хэннити. Многие из друзей Хэннити в консервативных изданиях отвернулись бы от него, а некоторые начали бы ратовать за его осуждение. Некоторые из политиков, которых он уважает, пришли бы в бешенство от того, что он предал идею. Он потерял бы друзей, аудиторию и деньги. Он, в конце концов, мог бы утратить работу. И на всем протяжении этого пути он причинял бы себе невыносимую боль из-за того, что систематически настраивал бы против себя самых близких своих политических и профессиональных союзников. Миру пришлось бы пересматривать видение того, кто есть Шон Хэннити и во что он верует. То же самое пришлось бы сделать и самому Шону Хэннити. А изменение собственного самосознания — это психологически жесткий процесс.

Кэхэн не находит странным, что мы реагируем на опасную информацию, мобилизуя для ее уничтожения нашу интеллектуальную артиллерию. Он полагает странным, что мы ожидаем от рациональных людей чего-то иного. «Ничего, во что обычный член общества верит в отношении факта, причин и вероятных последствий глобального потепления, не повлияет на тот риск, который изменения климата представляют для него лично или чего-то или кого-то, о ком он беспокоится, — пишет Кэхэн. — Однако если он сформирует неправильную позицию по поводу изменения климата по сравнению с людьми, с которыми его связывают близкие отношения — и от чьего внимания и поддержки он зависит в тысячах моментах своей повседневной жизни, — он может испытать крайне неприятные последствия, начиная от бойкота и заканчивая потерей работы».

Кэхэн называет свою теорию процессом познания, защищающим самосознание:

«В качестве способа избежать диссонанса и отчуждения со стороны важных сообществ, люди подсознательно сопротивляются информации, которая угрожает их основополагающим ценностям».

В других работах он пишет об этом еще более недвусмысленно:

«То, что мы думаем о фактах, — пишет он, — говорит нам о том, кто мы есть».

И самый важный психологический императив, с которым мы имеем дело, — это защита нашего понимания о том, кто мы есть, и отношений с людьми, которым мы доверяем и которых любим.

Каждый, кто когда-либо вступал в ожесточенный спор с представителями своего политического или социального круга, знает, насколько это жутко. Для большинства людей «правота» в споре не стоит борьбы с людьми, которых они любят. Это особенно верно в отношении таких мест, как Вашингтон, где социальные круги и профессиональная жизнь зачастую вращаются вокруг политических взглядов человека, и границы того, во что верят эти кланы, становятся все более резко очерченными.

* * *

В середине XX века две основные политические партии были идеологически разношерстны. Демократы на Юге были зачастую более консервативны, чем республиканцы на Севере. Странная путаница в политических коалициях делала споры более простыми. Противоположная партия была не настолько опасна, потому что она включала большое количество людей, с которыми вы соглашались. Сегодня, однако, партии разделились по идеологии, и сейчас ни в Палате представителей, ни в Сенате нет демократов, которые были бы более консервативны, чем республиканцы, и наоборот. Это разделение сделало клановое влияние обеих партий намного более сильным, потому что другая партия сейчас является явным врагом.

Одним из последствий этого стало превращение Вашингтона в машину, которая делает процесс познания, защищающего самосознание, проще.

Каждая партия имеет свои мозговые центры, своих компетентных экспертов, любимые журналы, дружественные блоги, сочувствующих ученых, решительных активистов, идеологизированных финансистов. Но и профессионалы, и преданные волонтеры, которые составляют основу партийного механизма, являются членами социальных кругов, сообществ в «Твиттере», групп в «Фейсбуке», рабочего пространства и многих других экосистем, которые делают их жизнь очень неприятной, если они слишком далеко отклонятся от «общих» принципов и убеждений. Поэтому все эти институты в итоге объединяют огромное количество умных, очень искренних людей, чьей огромный интеллект гарантирует, что они чаще всего будут придерживаться общепризнанной линии. Если они будут поступать иначе, это перевернет их повседневную жизнь.

Проблема, естественно, заключается в том, что эти люди также оказывают влияние и, в некоторых случаях, контролируют рычаги управления. И это, по словам Кэхэна, именно тот случай, когда познание, защищающее самосознание, становится опасным. То, что является разумным для отдельного человека, может быть смертельно для группы. «Хотя для отдельного человека, по сути, ничего не стоит сформировать свое собственное представление о рисках изменения климата, которое является неправильным, но культурно благоприятным, для коллективного благосостояния индивидов очень вредно формировать убеждения таким образом. Ледникам все равно, насколько «рационально» для нас заботиться о дружбе. Если температура в мире продолжит расти, они растают — независимо от того, насколько убедительны наши личные причины не предпринимать никаких действий».

* * *

Изучать исследование Кэхэна — все равно что смотреть в некую интеллектуальную преисподнюю. Если работа по сбору доказательств посредством колючих, вызывающих противоречия вопросов — это на самом деле процесс, благодаря которому мы одурачиваем себя, чтобы найти те ответы, которые нам хочется, то как правильно их искать? Откуда мы можем знать, что ответы, которые мы получаем, неважно, с какими благими намерениями мы это делаем, не являются всего лишь результатом пристрастной познавательной деятельности? Как мы можем быть уверены в том, что эксперты, на мнение которых мы полагаемся, не подтасовали свой ответ? Как мы можем быть уверены в том, что эта статья не является формой защиты самосознания?

Исследование Кэхэна говорит нам о том, что мы не можем доверять нашим собственным аргументам. С помощью каких аргументов мы сможем найти выход из создающегося положения?

Я решил, что начать стоит с разговора с Дэном Кэхэном. Я ждал, что это будет беседа с интеллектуальным нигилистом. Но ... Кэхэн не выглядит исчадием ада. Он выглядит ровно тем, кто он есть: юрист, учившийся в Гарварде, работавший в канцелярии Тергуда Маршалла в Верховном суде, а сейчас преподающий в Йеле.

Он производит впечатление человека, который провел свою взрослую жизнь среди институций, посвященных идее, что люди большой эрудиции могут решить самые сложные проблемы общества и выпестуют следующее поколение его лидеров. И пока мы говорили, чувствовалось, что он испытывает дискомфорт от полученных результатов. В отличие от многих ученых, рассчитывающих подчеркнуть важность своей работы, он, кажется, пытается преуменьшить ее значимость.

«Мы фиксируем свое внимание на случаях, когда что-то не работает, — говорит он. — Последствия могут быть драматичными, поэтому имеет смысл уделять им внимание. Но это исключение. Многие другие вещи просто работают. Они работают настолько хорошо, что практически незаметны. То, что я пытаюсь понять, — на самом деле патология. Я хочу определить динамику, которая ведет к этим непродуктивным дебатам». В действительности Кэхэн желал бы пойти еще дальше. «Смысл исследований, подобных этому, заключается в том, чтобы показать, как решить проблему».

Подумайте о вакцине против вируса папилломы человека, говорит он. Она стала предметом культурной борьбы в последние годы. Многие родители настаивают на том, что правительство не имеет права делать вакцинацию обязательной, поскольку это упрощает для тинейджеров возможность заниматься сексом. Кэхэн сравнивает провал вакцинации ВПЧ с достаточно гладким внедрением вакцинации против гепатита В.

«А как быть с вакциной против гепатита В? — спрашивает он. — Это тоже болезнь, передающаяся половым путем. Она также вызывает рак. Обязательная вакцинация против нее была предложена Центром по контролю заболеваемости. И в течение нескольких лет, на протяжении которых мы боролись за внедрение обязательной вакцинации против ВПЧ, использование вакцины против гепатита В составило более 90%. Почему же вирус папилломы человека стал тем, чем стал?»

Ответ Кэхэна заключается в том, что у научного сообщества крайне слабый, условно говоря, «отдел коммуникации». В самом деле, обратите внимание вот на что: Кэхэн не думает, что у них вообще есть команда, отвечающая за коммуникации. «В нашем обществе нет организованного научно-информационного коммуникационного мозга, — говорит он. — У нас есть мозговой ствол. У нас нет людей, которые следили бы за противоречиями в таких вопросах, как вакцинация, и оперативно реагировали на них».

По словам Кэхэна, вакцина против вируса папилломы человека — это симфония ошибочных шагов. Производитель вакцины, Merck, хотел, чтобы она в кратчайшие сроки появилась на прилавках. Они финансировали кампании в законодательных органах, чтобы сделать вакцинирование обязательным. Для того, чтобы быстрее довести вакцину до клиентов, они начали с того, что ее применение было сначала одобрено для девочек. Все это, по мнению Кэхэна, политизировало процесс, в то время как более спокойный, медленный технократичный подход сохранил бы мир. «Я думаю, что Комиссии по контролю над лекарствами следовало оценить эти коммуникационные риски при рассмотрении возможности скорейшего внедрения вакцины».

* * *

Исследования Кэхэна, как бы депрессивны они ни были, являются также и источником оптимизма: он считает, что если исследователи просто смогут разработать более научно обоснованную модель того, как люди воспринимают научные вопросы в качестве вопросов самосознания, то исследователи смогут создать коммуникационную стратегию, которая сможет избежать этих ловушек. «Я предполагаю, что мы можем использовать аргументацию для определения источников угроз нашей аргументации, затем использовать нашу аргументацию, чтобы создать методы управления и контроля над подобными процессами», — говорит он. Не слишком ли много рассуждений! В качестве конкретного примера он предлагает подход правительства к принятию регуляторных решений. «В Административно-бюджетном управлении существует процедура, когда каждое решение должно пройти анализ стоимости и эффективности, — говорит он. — Почему в Комиссии по контролю над лекарствами нет процедуры, оценивающей каждое решение на предмет научно-коммуникационного воздействия?»

Но когда я спрашиваю его, действительно ли он верит в то, что сторонники вакцины ВПЧ сохраняли бы спокойствие в случае, если Комиссия по контролю над лекарствами отказалась ускорить продвижение лекарства, спасающего жизнь, аргументируя это тем, что более медленный запуск будет лучше с точки зрения PR, ему нечего отвечать. Действительно, наседая на него с этими вопросами, я думал, а не попал ли сам Кэхэн под воздействие своего собственного «процесса познания, защищающего самосознание»? После того как он помог вскрыть мощнейший мыслительный процесс, подрывающий те институты, которым он предан, он свел проблему к обычному примеру плохой коммуникационной стратегии.

Кроме того, ответы Кэхэна принимают в качестве предпосылки то, что ученые играют очень влиятельную роль в манипулировании общественным дискурсом. Это, мягко говоря, очень спорно. «Даже если вы научите всех, кого интересует наука, правильно высказывать свои мысли, вы не сможете контролировать Fox News, — говорит Крис Муни, один из авторов журнала Mother Jones, который интересуется вопросами пересечения науки и политики. — И это имеет намного большее значение, чем то, как высказывает свои мысли отдельный человек».

Но Кэхэн никогда не стал бы отрицать того, что процесс познания, защищающий самосознание, характерен также и для него. На самом деле осознание этого — самый важный компонент его стратегии борьбы. «Я признаю, что в каждый конкретный момент некоторая часть вещей, в которые я верю, обусловлена желанием защитить мое самосознание. Это сравнительно унизительно», — говорит он.

Однако осознать проблему — не значит решить ее. Я спросил у Кэхэна, как он пытается бороться со стремлением защитить самосознание в своей повседневной жизни. Его ответ был следующим: пытаться найти противоречие, которое не угрожает лично вам или вашей социальной группе. Один из способов сделать это — постоянно искать такие противоречия внутри вашей группы. «Я пытаюсь найти людей, которые мне кажутся похожими на меня, — людей, с которыми мне бы хотелось общаться, но которые не верят в те вещи, в которые верят все остальные люди, похожие на меня. Если я нашел тех, с кем могу себя идентифицировать, я не считаю, что они опасны для меня, если не соглашаются со мной». Это неплохой совет, но в качестве необходимой предпосылки он требует желание подчинить себя некомфортным доказательствам и быть в уверенности в том, что это знание не заденет вас.

* * *

В какой-то момент нашего интервью Кэхэн и впрямь заглядывает в преисподнюю. Он вспоминает особое мнение Верховного судьи Антонина Скалии в деле о переполнении тюрем в Калифорнии.

Скалия отверг доказательства, найденные судом низшей инстанции, посчитав их движимыми политическими мотивами. «Меня это реально деморализует, но я думаю, что некоторые люди считают эмпирические данные неким инструментом», — говорит Кэхэн.

Но комментарии Скалии были очень предсказуемы, если принять во внимание результаты исследований Кэхэна. Скалия — крайне идеологизированный и необычайно умный человек с очень сильной приверженностью консервативной политике. Он представляет собой тот тип человека, охраняющего свое самосознание, который публично заявил, что отменил подписку на Washington Post, поскольку «просто не может больше этого выносить». Поэтому сейчас он изолирует себя с помощью более близких по духу страниц изданий Washington Times и Wall Street Journal. Разве это не тот случай, задаю я вопрос Кэхэну, когда все результаты его исследований предсказывают, что Скалия убедил бы себя в чем угодно, чтобы получить те ответы, что ему с руки?

Этот вопрос, кажется, немного ошеломляет Кэхэна. «Условия, которые заставляют человека прибегать к такому способу рассмотрения фактов, — произносит он медленно, — это то, что должно считаться в американской жизни действительно пугающим и опасным влиянием. Это то, что угрожает самой возможности демократической политики, основанной на фактах».

Что ж, угроза реальна. Вашингтон — это ожесточеннейшая война между двумя хорошо обеспеченными, четко очерченными кланами, имеющими свои собственные механизмы производства доказательств и собственных ура-ортодоксов. Перед нами — идеальный механизм для превращения умных людей в непроходимых глупцов.

Луч надежды во всем этом — то, что политика делается не только в Вашингтоне! Смысл политики — стратегия. И большинство людей не считают стратегию политическим спором. Они испытывают ее на своей шкуре: как закон о налогообложении, как карту медицинского страхования или как базирование войск. И, наконец, подтасовка фактов не может быть столь искусной, чтобы убедить американцев не тратить внимание на падающую экономику, запредельные цены на медицину или проигранную войну. Политическое движение, обманывающее само себя, пытаясь перекроить национальную политику на основании плохих данных, — это политическое движение, которому рано или поздно придется поплатиться за это. На выборах.

По крайней мере, последняя надежда такова... Но подобный механизм не будет работать в отношении таких проблем, как глобальное потепление, где необходимы скорейшие действия для предотвращения отдаленных бедствий. В подобных случаях брать это в расчет приходится будущим поколениям. Но даже это — обманчивый мираж в ситуации, когда американская политика настолько деформирована махинациями, большими деньгами и дисфункцией Конгресса, что избиратели не могут указать, кого именно винить в состоянии страны. Если американская политика собирается исправить это положение, то определяющими будут более эффективные структуры, а не более убедительные аргументы.

 

источник